...Он встрепенулся, поднял карабин — но это Юсуф подполз, старательно распластываясь по сухой земле, вытянулся рядом, глядя в глаза. Не лицо было у сослуживца, а застывшая маска, а в глазах столь дикое напряжение, что Василию стало не по себе. Что-то тут было непонятное в этих глазах: не страх и не раздавленность перед оскалом подступающей смерти...
— Вася, — сказал Юсуф совершенно чужим, незнакомым голосом, — пиши донесение. Кратенько. Мол, нас зажали, и если не поспеют...
— А кто доставит, мать твою? — рявкнул он шепотом. — Дух святой?
— Он, — сказал Юсуф, показывая на мертвого Грома. — Я его сейчас подниму, а ты пиши, пиши, не мешкай. Вася, я умею, старики учили, все получится...
... мертвый Гром шевельнулся. Дернулись лапы — как бы отдельно от тела, сами по себе, согнулись-разогнулись, и снова, и еще, голова приподнялась тем же самостоятельным рывком, как на веревочке, вздернулась и глухо стукнула оземь...
— Пиши, говорю! — прямо-таки простонал Юсуф, весь красный, потный, дико таращившийся. Он лежал на боку, приложив ко рту сложенные трубочкой ладони, то шумно выдыхал как-то по-особому, то нараспев что-то говорил — громко, упрямо, причитающе. Василий самую малость знал по-узбекски, но то, что он слышал, вообще на человеческий язык не походило. Так не походило, что жутко делалось...